Священномученик Евгений Елховский

Священномученик Евгений Елховский, прославленный Юбилейным Архиерейским Собором 2000 года, оставил обширные воспоминания. Они изданы Свято-Никольским женским монастырем Переславля-Залесского (Страницы истории России в летописи одного рода. Автобиографические записки четырех поколений русских священников. 1814–1937. М., «Отчий дом», 2004 г.). Сейчас книгу почти невозможно купить, но значительную часть воспоминаний можно найти и в интернете.

Изумительный язык, богатый и чистый, описание детства в многодетной семье бедного сельского псаломщика, детских игр, обычаев, быта, рассказы о Владимирском духовном училище и семинарии, о Рыбной слободе Переславля и труде рыбаков на Плещеевом озере — все это бесценно в воспоминаниях, но главное все же — личность их автора, человека и пастыря: простого, чистого, доброго, смиренного, мудрого, с безусловной и точной системой ценностей, не колеблющихся ни под каким напором обстоятельств,- и, главное, любящего. Воспоминания, передающие путь его духовного становления, написаны за десять лет до мученической кончины. Ощущение человеческой и христианской нормы — возможно, главное, что они дают. Вот как описывает о. Евгений свое прощание с поселком, где учительствовал до рукоположения:
«Жалел я это место, где прожиты были мной лучшие годы всей моей жизни. Здесь, по окончании курса учения, я встретил расцвет и самое созревание всех своих духовных и физических сил. Здесь постепенно завершилась во мне и борьба с иными запросами человеческой жизни, которым приходила пора развернуться. Здесь я пришел к тому заключению, что „недобро быть человеку едину“ и что нужна мне помощница в жизни. А сознавши это, тогда я и пошел только по этой законной и честной дороге, не сбиваясь в распутья соблазнительных с виду, но нечестных и позорных иных тропинок, к той жизни. Не было здесь у меня никаких столкновений с людьми, нарушающих мир и покой; не было здесь и тех больших промахов в жизни, за которые бы страдала душа и другие бы упрекали меня. Словом, я не вынес грязи отсюда за собой! И вот эта-то нормальная жизнь, как в своей частной жизни, так и в отношениях к окружающим меня тогда людям и заставили меня сейчас, при отъезде отсюда, пожалеть это благословенное место, где было одно счастье со мной, где совесть моя не страдала и где никому не посеял я зла».

Везде образовывалось вокруг него какое-то мощное поле тепла, так что при немногочисленных перемещениях расставание всегда было со слезами. Вот при переводе из Рыбной слободы в Никольский монастырь:
«Жалко мне было прощаться с обоими храмами, которые только при мне получили такое обновление впервые от начала создания их. Жалко мне было расстаться с сердечной добротой и любовью ко мне своих прихожан, с которыми по все время жил в согласии, мире. Своей воли я здесь не творил, во всем я шел навстречу желанию и просьбе народа, если были они не противны Богу и совести. Иной раз, при болезни ребенка и в ночь еще не соснувши минуты, не хотелось бы мне встать в самую полночь или заполночь — под утро, чтобы пойти дать молитву родильнице в дом прихожанина, но никогда я не отказывал и в этой малой просьбе его, что мог бы сделать, конечно, и после. Вот за такую согласную жизнь и не было у меня с прихожанами ни в чем препирательства, и они полюбили меня…»

Он родился 26 февраля 1869 года в Судогодском уезде Владимирской области. Мать умерла, когда ему было пять лет. После духовного училища и семинарии учительствовал. В 25 лет женился на дочери священника Александре Алексеевне Альбицкой, через год, в ноябре 1895 года, был рукоположен в священника и служил в двух храмах Рыбной слободы Переславля-Залесского. В 1907 году стал настоятелем-священником в Никольском женском монастыре Переславля и учителем в монастырской школе.
Мирное, пусть и перемежаемое неизбежными искушениями и трудностями, житие сменяется годами кровавой смуты.

«…Подошел год революции. …Я тяжело переживал каждый выстрел из винтовки в вечернюю пору или в неурочную пору середь белого дня: мне думалось все, что убивают кого-то! Я же, трус по природе, но сердобольный ко всем, во всю свою жизнь избегал стоять даже близко или смотреть, как отсекают голову курице или как режут барана. А было тогда объявлено военное положение в городе, чтобы с таких-то часов никто не выходил из дома за ворота. Бывало, идешь к вечеру с озера, выкупавшись, услышишь где-нибудь выстрел ружейный и побежишь скорее домой, чтобы не увидали тебя сторожевые с винтовками; и здесь, дома, тебя встречают тревожно, что, дескать, замешкался там? Россказни всякие, что вот тут-то был обыск, того посадили, а вот там расстреляли, — все это действовало на меня угнетающе. Покойной настроенности во все это переходное время во мне уже не было, я опасался за себя и других…
Скоро подошел и голодный восемнадцатый год. В нем стало не легче. Сначала тревожные газетные известия, что во многих местах умирают от голода люди, как мухи… Между тем революция шла своим чередом, она углублялась все дальше. Издан был декрет об отделении Церкви от государства. Из газетных известий почерпались нередко тревожные вести…»

Перед Благовещеньем 1918 года Переславль потрясла весть об убийстве о. Константина Снятиновского (о нем рассказывалось в мартовском выпуске нашей газеты). В 1920 году отца Евгения арестовывают, но быстро выпускают. Потом пришел голод. «Сели мы в хлебе на младенческий пай. Из казенной продовольственной лавки немного доставалось мне хлебных паев, так как тогда уже, а не только сейчас (по лозунгу „братство, равенство“…), всех нас, попов, купцов, бывших чиновников царских, буржуев, — всех уравняли. Не всегда нам выдавалось из того, что получали рабочие и весь так называемый пролетариат, а когда и выходило счастье, то получали по низшему разряду, по выданным в то время всем жителям хлебным карточкам»…

«Потом появилось обновленчество… Что оно дало народу, как не подрыв веры и религии?.. Многие, именно из обновленцев, тогда поскидали рясы, повели пропаганду против Бога и всего святого и на публичных собраниях говорили, что все мы будто бы обманщики! Как тяжело было все это слушать всем верующим! Как глубоко оскорблялась святыня нашей души — вера, когда так бесстыдно, дерзко, кощунственно попиралась эта жемчужина, все наше упование, наше радование, наш Бог! И кем же? Моими собратьями — пастырями». Отец Евгений сетует, что «…много в эти годы внесло худого в религиозно-нравственную жизнь народа само духовенство. Оно-то больше всего и виновно, надо считать, в религиозной разрухе нынешнего времени. Мы сами, пастыри народа, многие оказались не на высоте своего призвания»…

В феврале 1923 года Никольский монастырь закрывают, но вскоре вновь открывают Благовещенский храм ликвидированного монастыря, в нем служит о. Евгений уже как в приходском. В 1930 году — второй арест и три месяца в тюрьме г. Александрова.
Приходит зловещий 1937 год. «В воскресенье — 17 октября я была у него в последний раз за службой, — вспоминала родственница. — Он всегда хорошо служил, ну, а в этот раз он служил поразительно. …Многие плакали, когда он произносил: «Приимите, ядите, сие есть Тело Мое, еже за вы ломимое во оставление грехов» и «Пийте от Неявси, сия есть Кровь Моя, яже за вы и за многия изливаемая во оставление грехов».

Сын вспоминал, как в тот воскресный вечер он «перед отходом ко сну долго и много молился, так что мама даже заметила ему: „Что-то ты, отец, сегодня очень долго размолился…“ Окончив молитву, папа молча простился со всеми, сделав по низкому поклону на все четыре стороны, чего ранее никогда не делал».

В понедельник 18 октября 1937 года в шестом часу утра за ним пришли. В тот день было арестовано все духовенство Переславля-Залесского — 15 человек.

Дальше все шло по шаблону. В НКВД были разнарядки — «лимиты»: сколько человек следует осудить «по первой категории», то есть к расстрелу. Для такого приговора вполне хватило показаний свидетеля, что в канун Рождества 1935 г. он видел, как о. Евгений остановил группу школьников, говорил, чтобы они не слушали учителей-безбожников, ходили чаще в церковь, а если они не будут ходить в церковь, то, кроме разврата, их в школе ничему не научат. Последовало обвинение в том, что о. Евгений проводит антисоветскую обработку пионеров, допускает высказывания повстанческого и террористического настроения в отношении коммунистов. 27 октября отец Евгений был приговорен в высшей мере наказания, а 29 октября расстрелян.

Елена Тростникова