Священномученик Михаил Горбунов, пресвитер Пошехонский (+1938)

память 22 февраля/7 марта

Еще один новомученик земли Ярославской, о котором сохранилось мало сведений, от кого не осталось фотографии, икона которого еще не написана — и путь которого к Горней славе так же характерен и типичен для мучеников XX века, как типичны для их эпохи жития древних мучеников-воинов (например, Феодора Тирона, о котором мы тоже рассказывали).

Священномученик Михаил родился 2 сентября 1878 года в деревне Селиверстово Пошехонского уезда Ярославской губернии в семье крестьянина Петра Горбунова. Деревня Селиверстово относилась к приходу села Ракоболь, где будущий священник и был крещен. До революции он служил псаломщиком в Благовещенской церкви села Ракоболь, затем был рукоположен в сан диакона.

Во время антибольшевистского ярославского восстания летом 1918 года некоторое время был под арестом.

В 1923 году отец Михаил был рукоположен в сан священника и был определен к Преображенской церкви села Спас (или, иначе, Спасской церкви Юрневского сельсовета Пошехоно-Володарского уезда). Этот поступок в 1923 году, когда гонения на христиан лишь набирали силу и ничто не предвещало изменений к лучшему, был уже исповедничеством, свидетельством крепкой веры и решимости отдать жизнь служению Христу и Его Церкви даже до страданий и крови…

В 1935 году церковь закрыли (откроют ее лишь после войны), отец Михаил потерял место служения. Семьи у батюшки не было, он поселился у своего брата в деревне Селиверстово и стал зарабатывать на жизнь тем, что ходил по деревням, чинил часы и другие предметы домашнего обихода, в чем был искусен. Я знаю похожий случай, когда в 30 годах после массового тогда закрытия храмов священник ходил по деревням «под видом стекольщика», как указано в протоколах допросов, и действительно зарабатывал этим на жизнь, но и совершал тайные требы и тайно служил Литургию, причащал верующих. Мы не знаем, служил ли Литургию отец Михаил (а скорее всего, он мог сохранить антиминс из закрытого храма и на нем совершать Таинство), но наверняка он исповедовал, крестил в тех деревнях, которые посещал, — оставался священником. Если так, его никто не выдал…

с. Спас, Преображенская церковь

 

В августе 1937 года, после выхода секретного приказа НКВД № 00447, начался так называемый Большой террор — повальные аресты «контрреволюционеров» разных категорий, в число которых автоматически попадали священнослужители и так называемые «активные церковники». После недолгого следствия тройка НКВД выносила приговоры: либо по 1-й категории — расстрел (родственникам сообщалось в таком случае — 10 лет без права переписки, хотя приговор приводился в исполнение почти сразу), либо по 2-й — 5–8 лет лагерей. Разнарядки на число требуемых приговоров по обеим категориям были спущены в регионы, и требовалось набирать эту статистику.

12 октября 1937 года отец Михаил был арестован по обвинению в «контрреволюционной деятельности, хождении по деревням с целью антисоветской агитации и участии в повстанческой организации» и в тот же день допрошен.

Протоколы допросов строятся по принципу: вопрос следователя (В.) — ответ подслед-ственного (О.).

В.: Вы арестованы как участник повстанческой группы. Дайте показания.

О.: Участником повстанческой группы я не состою и о наличии организации ничего не знаю.

И далее все разворачивается типично. На бумаге совсем просто: следователь, как бы не слыша отказов подследственного, продолжает долбить одно и то же разными словами, подставляя каждый раз новую деталь обвинения:

В.: Общаясь в среде колхозников, вы проводили активную контрреволюционную повстанческую агитацию. Расскажите об этом подробно.

О.: С колхозниками я действительно общаюсь, но повстанческой агитации не вел.

Следующая ступенька, обычно третий вопрос в протоколах — ссылка на подлинные или ложные показания третьего лица:

В.: Вам зачитываются показания свидетеля, уличающего вас в контрреволюционной деятельности. Продолжаете ли вы и теперь отрицать ее?

О.: Отрицаю, свидетель показывает неправду.

В.: Вы лжете. Следствие требует дать правдивые показания.

О.: Нет, я контрреволюционной работы не вел.

Отец Михаил отрицает все обвинения. За строками протокола всегда есть фигура умолчания: что происходило в промежутке между вопросами-ответами, зафиксированными на бумаге. Мы знаем, что каждый сеанс следствия мог длиться много часов, что применялись «методы физического воздействия» и воздействия психологического, когда человеку объясняли, какие последствия может иметь его отказ признаваться в предъявленном преступлении для его близких, и так далее. Может быть, и не пытали, но почти наверняка били… На приговор наличие или отсутствие признания обвиняемого, как мы теперь знаем, практически не влияло. Но отказ от лжи на следствии — это стояние перед Истиной, Христом.

На этом допросы были закончены. 15 октября тройка НКВД приговорила отца Михаила к восьми годам заключения в исправительно-трудовой лагерь — 2-я категория приговоров. Она для очень многих оказывалась страшнее 1-й, страшнее пули в затылок, потому что это оказывалось смертью медленной, мучительной, унизительной и страшной…

23 октября отец Михаил прибыл этапом в Архангельскую область, в недавно созданный Кулойский лагерь — Кулойлаг, славившийся жестокими условиями жизни и труда. Здесь умирал каждый четвертый заключенный. Лагерь занимался заготовкой леса для лесопильных заводов Архангельска.

Для заключенных ставили палатки, в которых строили одно-, двухъярусные нары, но зачастую и их не было. Палаток не хватало. Несмотря на то, что рассчитаны они были на 50 человек, в них вмещали 150. О каких нарах здесь могла быть речь? На ряде лагпунктов дело обстояло еще хуже. Для размещения заключенных не оказывалось ни бараков, ни палаток. Спали прямо на земле, «в лужах грязи и зловония от человеческих испражнений». Конвой никого не выпускал из шалашей даже для отправления естественных надобностей, так как не было зоны оцепления.

Бараки в основном были однотипными для всех лагпунктов. Это строения длиной 30 м и шириной 9 м. Рубились из бревен. Потолков не имели, шла сразу крыша, покрытая преимущественно дранкой, редко тесом. Строили сами заключенные, в спешке, без определенных навыков. Бревна зачастую клались без предварительной окорки, без выемки пазов; щели потом затыкали обрывками одежды, заколачивали дощечками.

Первоначально бараки оборудовались сплошными нарами. При этой системе на одного человека приходилось около 0,8 м², что позволяло вмещать в барак заключенных гораздо больше рассчитанной нормы.

Рабочий день длился 10 часов без перерыва на обед. За это время каждый заключенный должен был в среднем свалить, обру¬бить сучья, раскряжевать и окучить около восьми стволов деревь¬ев, что составило бы его дневную норму — 7,2 кубометра. Заключенные первой категории получали 800 грамм хлеба, второй — 500, третьей — 400 грамм. Невыполнение нормы влекло за собой сокращение пайки хлеба, уменьшение пайки приводило к потере сил, а это в дальней¬шем еще более усложняло возможность выполнения нормы.

Шестидесятилетний отец Михаил продержался в таких условиях четыре месяца. 7 марта 1938 года святой страдалец скончался и был похоронен в безвестной могиле.

Он был причислен к лику новомучеников и исповедников Российских для общецерковного почитания в августе 2000 года на Юбилейном Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви.

Елена Тростникова