Опыт выхода из темницы аутизма

Этот рассказ об уникальном опыте реабилитации собственного ребенка, по собственной методике, мы вопреки обыкновению публикуем анонимно и не снабжаем фотографиями. Мальчик и его семья живут в небольшом городке, где «все всех знают», и далеко нет уверенности, что публичность не навредит парню, который только выходит из темницы аутизма.

Этим летом в Давыдово мама впервые, с большим трудом для себя, «отпустила» Славу. Он жил в палатке с мальчиками-волонтерами, и это давалось маме труднее, чем ему.

Добавим, что Слава — чудесный малый: поразительно искренний, добрый. Он блистательно сыграл Маркиза де Карабаса в нашем спектакле «Кот в сапогах», изумительно танцует, и никто, ровным счетом никто из нас, не понаслышке знакомых с аутизмом, не мог догадаться, что у Славы был именно этот диагноз — причем в очень тяжелой форме…

Меня зовут Вера, мой сын — Слава. Мы из маленького городка, там ноль информации; вот родился ребёнок, что-то с ним не так. Ставили всё время диагноз: «умственная отсталость». Я, как мама, всё время чувствовала, что-тоне то. Он отставал от всех, говорить начал поздно.

У нас была машина, родительская машина, они всю жизнь копили на нее. Мы эту машину продали и на эти деньги съездили в Москву, в клинику Бурденко, обследовали полностью, и там ему поставили диагноз «аутизм».

Он раньше ведь такой был… Те же ужимки все: смехи, мяуканье, хлопанье, хихиканье, малоговорение…

Ему было лет пять тогда. Я начала что-то читать, Интернета тогда не было; начала у кого-то спрашивать; в библиотеке, понавыписывала книги. Я поняла, своим умом дошла, что они вот живут в параллельном мире, где-то рядышком, и я просто создала ему этот мир из картона, бумаги. У нас в этом мире была такая же семья, только семья собачек. Щеночек Слава, мама. Там была кукольная мебель с ящичками; я всё подклеила под такой же цвет, как дома. И мы учились так же: например, взять чашечку. Он ничего этого не умел. И вот мы сто раз учились брать чашечку — причём сам бы он никогда не пошёл, а с собачкой он шёл, делал, брал. Это и сто раз он мог сделать, и двести в этом мире; и с удовольствием откликался. Сначала в коробочке с собачкой, потом брал собачку в руки и шел за настоящей чашкой в своей комнате… на какой-то там двести первый раз он шёл и делал это в реальной жизни.

Он не мог раньше даже в глаза смотреть; ему смотришь в глаза, — он их сразу отводил, а сейчас смотрит спокойно.

И вот многое, практически всё, что он в быту умеет, — мы делали в своём маленьком параллельном мире. Вот мы в пять лет так начали потихонечку и делали это лет до одиннадцати. Всё меньше и меньше, да и времени не оставалось, пока с уроками там…

Сейчас никто не верит, что у него аутизм, хотя у нас это официальный диагноз, в Ярославской губернии поставлен, а мы ездили в Москву; как сейчас помню, эти 80 тысяч — для нашего городка это было что-то нереальное. В общем, все крутили у виска на меня: не мучай ребёнка, не трать деньги.

Нам в Москве сказали: неужели ваши психиатры не видят, что ребёнок не может в глаза глядеть? А сразу ставят диагноз «умственно отсталый»…

У него до сих пор не работает мелкая моторика; он может двадцать раз отжаться-подтянуться, мы много занимались, но в быту он всё равно плохо себя обслуживает. Он не левша, но он как бы вынужденный левша, потому что у него левая рука работает лучше.

Так что это всё наша методика. Но, конечно, в школе он ни с кем не общается, приходит, молча сидит, или с маленькими, или с учителями, со взрослыми, а с ровесниками слова не скажет.

Там он понимает, что он не такой; ему доступно это понять, но он исправить не может. Ему неинтересны компьютеры, телефоны сотовые, а в школе его ровесники сейчас заняты только этим и начинающимися любовными записками, а он не в теме…